Записи на таблицах - Лев Виленский

Вот и теперь стояли армии друг против друга, плиштим, пришедшие из Пяти Городов своих, и иврим — войско сильное, многочисленное, их вели Шаул, царь, да сын его Йонатан, оба воины искусные, хитрые и могучие…

Две армии стояли друг напротив друга.

Из рядов плиштим вышел человек огромного роста, чьим искусством был бой, чьей жизнью была война, чьи глаза становились зоркими лишь тогда, когда смотрели сквозь щели медного шлема. Гольят из Гата, лучший боец на копьях, на длинных мечах и лучший метатель дротика — стоял он, огромный, как башня, перед войсками и вызывал на бой богатыря из иврим. Он поносил врага бранными словами, обещая предать их птицам степным и зверям полевым на растерзание. Огромное копье держал в руке Гольят, и щитоносец-юноша нес его продолговатый щит, на котором изображена была голова чудовища со змеями вместо волос.

В стане иудейском стояла полная тишина. Воины поглядывали друг на друга, и опускали глаза в землю. Даже могучий Шаул, опытный в бою рукопашном, понимал, что не продержаться ему против Гольята…

Ветерок, прохладный и неожиданный, подул с иудейских гор, со стороны Хеврона дул ветерок, ласковый, несущий с собой горную вечернюю прохладу, благоуханный дым жертвенных огней от Шило, где стоял Ковчег Завета, запахи дома, где жены, истомившиеся от волнения, готовили нехитрый обед, ожидая мужей, возвращающихся после сражения. Шаул неожиданно ощутил на спине своей пристальный взгляд, обернулся. За ним стоял невысокий коренастый юноша, румяный и красивый, в пастушеской одежде, с сумкой на плече и пращой, омотанной вокруг пояса… пастушок, лицо которого было знакомо Шаулу, но он никак не мог в точности припомнить, где он видел его. К пастушку уже бежала группа людей, обеспокоенная тем, что он подошел к царю так близко, они кричали ему: «Давид, Давид… хоть на колени-то встань! Это же царь наш, помазанник Божий, а ты перед ним стоишь, негоже так!»

Шаул шагнул к Давиду — теперь он знал имя юноши — и сказал ему угрюмо-

— Что, пастушок, пришел? Молод еще, не закален в боях… убьют тебя здесь…

— Братьям своим принес я гостинцы из дому, свежие лепешки, сушеную козлятину, да начальникам их десять сыров овечьих, дабы возрадовался их желудок и душа запела. Я, Давид, сын Ишайи, отец мой с тремя братьями старшими в войске у тебя, царь, вот они подбегают, чтобы наказать меня.

Шаул жестом остановил братьев Давида, подбежавших уже и схвативших младшего брата за одежду, готовясь основательно потрепать его. Сыновья Ишайи все были невысокого роста, но коренастые и плотные телом, от них пахло потом — своим и овечьим. Уже начали они было бить и толкать Давида, как, остановленные царем, отпустили брата и стали поодаль, тяжело дыша, злобно уставившись исподлобья.

— Давид, значит, — пробормотал царь, — и что же, пастушок молодой, неокрепший, хочешь сказать ты Шаулу? Чего я не знаю еще? Может, ты с необрезанным плишти хочешь сразиться? — с этими словами саркастическая улыбка заиграла на сухих обветренных губах Шаула.

— Да, царь, — спокойно сказал Давид, глядя прямо в узко посаженные зеленовато-серые глаза Шаула, — я выйду на этого необрезанного, и, во славу Господа Цеваота, Царя воинств Израиля, положу его голову к ногам твоим еще перед заходом солнца!

За спиной Шаула братья Давидовы испустили вздох сожаления, смешанного с завистью, сам Шаул был поражен спокойствием, которым веяло от пастушка. Но, была не была… парень еще слишком наивен, в груди у него огонь, ему не терпится проявить себя в бою… жаль, погибнет, погибнет ведь, румяный, красивый иудейский юноша… и ведь не убоялся… а сколько воинов опытных даже взглянуть на Гольята не могут, ноги у них подгибаются… эх, храни его Господь… Юноша, поди сюда, вот доспех мой боевой- шлем медный, тяжелый, панцирь чешуйчатый редкой работы — из Бавэля, меч мой, бронзовый, серповидный… одевайся… да, вот так… помогите ему, чего стоите, да, он выйдет против плишти необрезанного, выйдет. Богатырь, не вам чета! Да помогите вы ему ремни затянуть, глупые вы ослы, не видите, панциря юноша еще не носил ранее… да, тяжело парню, не сможет и двинуться, доспех не носил ранее, а что уж сейчас… эй, Давид, что ты хочешь сказать мне, сынок?

— Непривычен я к доспеху, давит он меня, движения мои медленны… а я отрок сильный, и бывало, пас я овец отца моего, и приходил лев, или медведь задрать овцу, так гнался я за ним, из пасти добычу вырывал, и брал зверя за космы и бил об землю, пока он не падал замертво, и сила моя в быстроте моей, — ответил Давид, с облегчением снимая шлем, пока оруженосцы Шаула стягивали с него непривычные доспехи. — А вот Гольят, хоть и силен, о царь, но погляди на него. У него кольчуга медная, тяжелая, сиклей на пять тысяч, и поножи медные, тяжкие, и шлем, всю голову покрывающий, а неповоротлив он, этот необрезанный, как медведь осенью, а медведя убивал я рукой своей. Так и убью я необрезанного плишти, который поносит строй воинов израильских, именем Господа Цеваота я убью богатыря плиштимского, и Господь, спасавший меня от льва и медведя, спасет и от Гольята!

И побежал Давид по склону хоры, расступились воины израильские, пропуская его, быстро бежал Давид. Остановившись, набрал пять гладких камней из высохшего русла ручейка, журчавшего в долине зимой, а ныне безмолвного. Раскрыл сумку пастушью и, вложив в нее камни, пошел на Гольята.

Гольят, рожденный в Гате, с детства был отдан в школу, где его обучали искусству боя, метанию копья, владению мечом, борьбе, в которой он преуспел особо, ибо сила его превосходила силу любого плишти во всех Пяти Городах. Он мог, сдавив молодую ветвь дерева, выжать из нее сок, сгибал руками бронзовый меч, шутя поднимал двух воинов в полном боевом облачении и бегал, держа их подмышками. Он был туп, и с трудом понимал, когда с ним говорили, под низким лбом горели угольями два черных глаза, злобных и пустых, светившихся радостью только тогда, когда силач метал копье, обгонял товарищей на соревнованиях по бегу, или занимался любовью с женщиной, а женщин ему приводили ежедневно, если такое не делалось, Гольят зверел, и мог изнасиловать товарища по школе, оруженосца, не брезговал он и скотом. Вот и теперь он с тупым интересом наблюдал за приближающимся Давидом, раздумывая, что с таким мальчишкой недурно было бы побаловаться, жаль, что придется убить его. Жара душила Гольята, он поднял забрало шлема, украшенного